Старосветский шарм

«Жизнь — это прекрасный, но короткий трагифарс!»

Сегодняшний гость редакции — народный артист России Юрий ОШЕРОВ. На днях одна из самых ярких звезд саратовского ТЮЗа и всей театральной России отмечает свой 70-летний юбилей.

— Юрий Петрович, как по впечатлениям, детство было давно?

— Вчера. Кажется, что вчера играл в казаки-разбойники, в войну, иногда товарищи по играм запирали нас, арестованных, в сарае и забывали там. И мы там сидели часами. А голос было подать страшно. Вдруг запрезирают за выход из игры?! Кажется, только вчера мама поднимала меня в очередь за хлебом. В 4 утра эти очереди занимались, и вставали в них часто вместе с детьми, потому как хлеб отпускали на каждую живую душу. А по субботам прямо во дворах жильцы устраивали друг для друга самодеятельные представления. Мы, дети, что-то пели для своих родителей, плясали, стихи декламировали. Представления разворачивались прямо во дворах. Многие приходили со своими табуретками.

— Значит, артистом вы стали рано.

— Я с пятого класса, с 12 лет ошивался около ТЮЗа! Раиса Степановна Быстрякова — светлая ей память — приметила меня и Киселёву за меня слово замолвила. А Киселёв, он мудрец был, дальновидный… Что-то он во мне рассмотрел уже тогда.

— Можете поведать о своем первом актерском опыте… вне сцены?

— Мне очень хотелось новых красок и карандашей для рисования. А их не было. И вот я, как сейчас помню, в своем новеньком костюмчике сел на тогдашней Ленинской, нынешней Московской, бросил на асфальт кепочку и начал… просить милостыню.

— Подавали?

— А то как же! В тот период нищих встречалось много, и никто особо не удивлялся просящему ребенку. Но меня увидели соседи и, разумеется, рассказали маме. И она первый раз в жизни меня выпорола. Выпорола, правда, очень странным образом. Кинула меня на диван, сверху бросила на меня сложенное в несколько раз теплое байковое одеяло и старинным, еще царским ремнем начала… выбивать из одеяла пыль. Бабушка, помню, бегала вокруг матери и кричала: «Симка, не смей бить ребенка!» Какое там бить! Под защитой толстенного одеяла до меня и близко не доходил никакой удар! Я просто лежал под одеялом и решительно не понимал, что это за странные фокусы взялась показывать мама.

— Говорят, что с прошлым нас сильнее всего связывают ароматы. Какой аромат  у вашего детства?

— Ваниль. Ею веяло из знаменитого стружкинского магазина. Когда закрыли Стружкино, у меня был шок. Это не просто булочная, а островок моего детства. У нас с мамой был ритуал: ежевечерне мы одевались во что-нибудь нарядное и шли по Ленинской до Радищева, потом до консерватории, а тут и Стружкино. И мама покупала мне что-нибудь из местной сдобы — пирожное или ромовую бабу.

— Наиболее яркое впечатление от тюзовских спектаклей — в качестве зрителя — помните?

— В шесть лет, в 1948 году увидел «Аленький цветочек». До сих пор в памяти  ощущение сказки, в которую попал. В кукольный театр  тоже очень любил ходить. Он располагался над ТЮЗом, там сейчас камерная сцена. Изразцы этого театра расписали художники Палеха. До сих пор помню тех грифонов, жар-птиц. К сожалению, палехские росписи не сохранилось.

— Ваша мама гордилась тем, что сам Киселёв обратил на вас внимание?

— Мама решительно выступала против актерства. Хотела, чтобы я выбрал «нормальную» профессию вроде медицинской или инженерной. Она спрятала от меня документы — аттестат и прочие бумаги, необходимые для поступления. А я вовремя сообразил про этот тормоз и на  сэкономленные, буфетные деньги сделал копии. Киселёв, помню, здорово подтрунивал насчет копий: мол, а что скажет по поводу твоего обучения у нас твоя мама?!

— И впрямь, что она сказала?

— Когда поступил в театральную студию, мама лично ходила к Киселёву, и Юрий Петрович дал ей слово: если у него появятся хотя бы малейшие сомнения насчет успешности меня в этой профессии, то он тут же отдаст меня назад. И выспросил у нее год на процесс приглядывания за мной. Мама терпела-терпела, но ровно через год пошла к Юрию Петровичу. Так говорит и так, вы обещали вернуть мне назад Юрочку. А Киселёв ей в ответ: обещать-то я обещал, Серафима Давыдовна, но возвращать не буду.

— Киселёв — легендарная личность. Он ведь по-особому колдовал вхождение в роль с актерами, мог часами обсуждать, как должна звучать та или иная реплика. А со студентами он тоже «фирменно» занимался?

— Юрий Петрович практиковал такую вещь, как переписывание всей пьесы, какую играешь, от руки. Он справедливо считал, что подобное полезно для творческих людей, что текст прямо-таки физически ощутимо, осязаемо входит в память, в естество актера при таком способе познания.

— Меня всегда занимал такой вопрос: заигрываются ли актеры до такой степени, что не хочется выходить из роли?

— Это бывает, особенно когда спектакль успешен. Когда твое понимание образа состоялось, и походка, и интонации твоего персонажа могут надолго стать твоими. Даже реплики, отдельные фразы иногда настолько вселяются в тебя, что ты их легко и изящно… присваиваешь. Мне многие монологи Алеши Карамазова оказались настолько близки, что перестали быть текстом из романа. Вот в такие минуты и возникает четкое ощущение, что это не ты какие-то слова у Достоевского умыкнул, а он у тебя… Сквозь время.

— Без какого качества, на ваш взгляд, нельзя идти в актеры?

— Хороший актер — это реагирование на мир так, словно только что пережил жесточайший ожог. Отсюда и вывод: если вы живете без ощущения содранной с вас кожи — в актерство лучше не соваться. Кстати, и ссоры, и свары, и трагедии, и ревность этой профессии именно от «бескожности».

— Ваше любимое время года?

— Весна и лето. Осени не люблю. Не Пушкин я — не оживаю и не вдохновляюсь осенью, как Александр Сергеевич, а напротив, как-то… нахохливаюсь. Когда был маленьким, снега выпадало много, сугробы высились огромные, и я страшно боялся: а вдруг весна никогда больше не наступит?! И этот снег, холод останутся навсегда.

— Вы по природе своей мистик или материалист?

— Думаю, во мне равно уживаются оба начала. В некоторые приметы верю твердо. Например, с черными кошками на улицах стараюсь не взаимодействовать. Если вижу такую кошару, плюю через левое плечо и делаю двенадцать шагов. Береженого, знаете ли, бог бережет.

— Некую волшебную историю из жизни ТЮЗа можете поведать?

— Уж не знаю, подходит ли определение «волшебное» для того, что я сейчас расскажу, но факт ошеломительный: во время недавнего пожара в ТЮЗе кабинет Киселёва не пострадал вообще. Нисколько! По соседству везде хоть что-то, но задело, покорежило, подпортило, а киселёвские апартаменты остались в неприкосновенности. Словно Божья охранительная рука над ними простерлась.

— Раз уж речь зашла о пожаре, не могу не спросить: архив театра, уникальные фото удалось спасти?

— Да, все это, по счастью, живо. Полностью сгорели сцена и зрительный зал. И погибли декорации и костюмы шести спектаклей. Все остальное — реквизит, костюмы, декорации десятков спектаклей — удалось спасти. Сказки все до одной целы.

— Театр вообще горел хоть когда-нибудь до этого?

— Никогда.

— Что для вас мудрость?

— Умение терпеть. И способность держать удар. И редкостный дар отдать право судить о тебе другим людям, в том числе и настроенным по отношению к тебе, мягко говоря, не лучшим образом. Иногда в самой негативной информации о себе можно найти то, что заставит, вдохновит тебя двигаться вперед. Парадоксально, но порой хула ценнее и полезнее похвалы.

— Какие люди вам интересны?

— Все! Потому что людей неинтересных не существует! Есть безграмотные, на первый взгляд, примитивные, но на дне их примитивности могут такие бури кипеть! Нет неинтересных, есть неприятные — это да, правда. Есть те, с кем находиться рядом дискомфортно, но ведь даже неприятность таит в себе уйму загадок. Почему человек таким стал? Что таится за его отвратительным поведением? Ради чего совершена та или иная подлость? Люди — интереснейшее явление. Я недавно посмотрел чрезвычайно любопытную телепередачу про Гитлера. Казалось бы, воплощение абсолютного, кромешного зла. Но ведь и это чудовище любило свою красавицу. Была в жизни нелюдя Ева Браун, и он ее лелеял, он ее оберегал от всех и вся — в том числе и от черноты собственной души. Как это происходит?! Бог весть…

— Говорят, человечество делится на тех, кто обожает все новое, и тех, кого не оторвать от старого. Вы к какой категории принадлежите?

— Я матерый старьевщик. В заднем кармане брюк ношу мамино портмоне. Оно уже давно обмахрилось, потеряло свой шик, но мне нравится эта вещь! И я не хочу с ней расставаться. Бабушкины старинные подсвечники люблю, аккордеон, с которым Светка (народная артистка России, супруга Ошерова Светлана Лаврентьева. — Прим. автора) поступала в студию, тоже не позволяю ей никому отдать или продать. В этих вещах — воспоминания, дух времени.

— Не могу не задать вам традиционного, но важного для актерской души вопроса: ваши самые любимые роли?

— Ой, тяжело ответить. Любимого много. И потом мне несказанно повезло — с моей, скажем так, не привычной и нетипичной внешностью все роли прыгали мне в карман. Я переиграл всю золотую классику — и детскую, и взрослую. Но самое любимое, это, конечно «Эй ты, здравствуй» и «Сказ о времени далеком и близком». Значимые для меня спектакли «Мальчики» и «Вечный муж». О «Вечном муже» в самых разных городах Союза всегда была комплиментарная пресса. Критики говорили, что то, что мы делали с Гришей ЦИНМАНОМ, на самом высоком накале актерского таланта. Это  классический, выпестованный умом и сердцем Достоевский. А сейчас я с величайшим наслаждением играю «Старосветскую любовь».

— «Старосветская любовь» — пронзительный спектакль о любви. Вы со своей супругой живете вместе уже...

— Через два года нашему браку стукнет половина века. Такая вот петрушка.

— Помните, когда впервые увидели будущую жену?

— В студии при ТЮЗе. Она была в зеленом платье, с широким поясом и на высоченных каблуках. И глаза у нее отчаянно-зеленющие. Эдакая симпатичная лягушечка, подумал я тогда.

— Вас настигла любовь с первого взгляда?

— Не знаю, была ли это любовь, но запомнил я ее мгновенно. Что интересно, впоследствии мы выяснили, что судьба еще в детстве сводила нас. Мы ходили в одну и ту же музыкальную школу. У нас были одни и те же учителя по сольфеджио, хору. Мы рядом  ходили еще в детстве — просто не знали о существовании друг друга.

— На заре семейной жизни у вас имелись особые ритуалы?

— Жизнь была в материальном смысле убогая, поэтому ритуалов особых не наблюдалось. Но имелись некие заветные «штучки». Мы, например, долгое время ели со Светкой… из одной тарелки. Нет, не потому, что посуды не было, имелась посуда, просто нам нравилось трапезничать именно так.

— А в кулинарном отношении вы личность деятельная или беспомощная?

— Я голодным ни за что не останусь! Надо — и картошечки смастрячу, и салатик настругаю. У нас в семье нет строгого распределения домашних работ. Как это написано в одной из пьес Шварца: у кого рука свободна, тот и дергает. У кого время есть, тот и кашеварит.

— Курьезную, забавную историю из семейной жизни можете поведать?

— Да сколько угодно! Когда поженились, решили устроить себе свадебное путешествие на юг. Денег, конечно, было с гулькин нос, но  все равно рванули в Сочи. И сняли затрапезный сарайчик — зато в самом центре парка Ривьера. С одной кроватью на двоих, разумеется. А хозяйка, помню, на нас бдительно так посмотрела и затребовала паспорта. Потом она призналась: подумала, что курортной парочке лет по 12, и ее могут привлечь к уголовной ответственности за поощрение разврата среди малолеток. А «12-летним» стукнуло на тот период уже по 22 годочка! А провели мы свой медовый месяц в сарайчике посреди Ривьеры блестяще: накупили картошки, тушенки и томатного соуса. И весь месяц пировали.

— Что представляется вам самым важным в жизни?

— Быть самим собою.

— К какому жанру вы отнесли бы пьесу под названием жизнь?

— К трагифарсу. Она смешна и трагична одновременно. И прекрасна, конечно! Но печаль в том, что эта пьеса очень быстро подходит к своему финалу. Трагифарс — самое точное определение жизни.

Беседовала Светлана Микулина