Горячее лето бунта
ПУГАЧЁВ, РАЗИН, КОТОВСКИЙ и другие бунтари широкого размаха появлялись на территории Саратовской губернии всякий раз в самое жаркое время…
Это сейчас наш регион считается уверенным середнячком на общефедеральном фоне в плане социальных потрясений — в отличие от дней былых, когда Саратов с прилегающими территориями считался развеселым местечком, будь то Великая Смута начала XVII в., две крестьянские революции или время горящих помещичьих усадеб в 1905-1907 гг. Недавние события в Пугачеве в общем-то ненадолго выбили регион из относительно спокойной «середняковой» ниши.
Жизнь постоянно подкидывает все новый уголек в топку российской действительности, и, как то ни печально звучит, снова, в который уже раз, окажется справедливой надпись на перстне царя Соломона: «И это пройдет». Тем более что «новый пугачевский бунт» образца июля 2013-го — да простят меня жители многострадального районного центра на севере нашей области! — в исторической перспективе выглядит не более чем незначительным эпизодом на фоне колоссальных бунтов, бурь, социальных катаклизмов прошлого.
В Саратове почли своим долгом побывать все главные бунтовщики и смутьяны отечественной истории.
Самозванцы, Костомаров и костоломы
Буквально на днях прошел 400-летний юбилей восшествия на российский трон Михаила РОМАНОВА: 21 июля 1613 г., в канун своего семнадцатилетия, он был венчан на царство в Успенском соборе Московского Кремля. Правда, претендентов на престол всех степеней легитимности, а также родственников оных хватало и без Михаила Федоровича. В 1607 г. в Астрахани объявилась многочисленная царская родня: «убиенный царевич Иоанн» (тот самый, с картины РЕПИНА), а также два внука первого русского монарха. Потомки Ивана Васильевича двинулись вверх по течению Волги на соединение с «тушинским вором» ЛЖЕДМИТРИЕМ II. В июле 1607-го «родственнички» — самопровозглашенный царевич ИОАНН-АВГУСТ и его дети ЛАВР и ОСИНОВИК — взяли Царицын, но с Саратовом номер не прошел: тогдашний воевода Замятия САБУРОВ организовал оборону и отбил приступы, после чего один из «внуков» был убит. Ивашка-Август и уцелевший внук Лавр перебрались на Дон. До Лжедмитрия II они добрались, однако последствия родственного контакта были печальны: «тушинский вор» новое семейство не признал и велел повесить.
Впрочем, визиты самозванцев были не больше чем репетицией настоящего бунта. Следующий бунтовщик, исполинского духа, человек противоречивой, красивой и страшной судьбы, явился в Саратов 15 августа 1670 г. «Дозволен был полный грабеж. Стенька, его присные, его воинство были пьяны от вина и крови... возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения... Всей этой сволочи и черни он обещал во всем полную волю, а на деле забрал в кабалу, в полное рабство, малейшее ослушание наказывал смертью истязательной, всех величал братьями, а все падали ниц перед ним...» — ярко, пристрастно, частью справедливо, а все больше нет, писал об этом человеке знаменитый историк Николай КОСТОМАРОВ. Речь, конечно, о Степане РАЗИНЕ.
Отбросив привычную романтизацию образа Разина (сюда относятся и 50 народных песен о С.Т., из которых 18 сложено как раз в Саратовском крае, сюда относится и знаменитое суждение: «…единственное поэтическое лицо русской истории» — ПУШКИН о Разине), скажем, что государственная историография ударилась в другую крайность: сгущение кровавых красок. Зверства атамана были сильно преувеличены. Так, в Астрахани Разин казнил 66 человек — для сравнения, по приказу воеводы Юрия ДОЛГОРУКОГО в одном лишь городке Арзамасе было казнено 11000 (одиннадцать тысяч!) предполагаемых участников восстания:
«…повсюду валялись разбросанные головы и дымились свежей кровью, здесь торчали колья, на которых мучились преступники и часто были живы по три дня, испытывая неописуемые страдания», — писал иностранец, к своему ужасу ставший свидетелем подавления разинского восстания. Такого никогда не позволял себе Степан Тимофеевич, хотя был жесток и страшен в гневе.
В Саратове он утопил местного воеводу Кузьму ЛУТОХИНА и предал смерти весь начальный люд (несколько человек из ближайшего окружения воеводы), однако следует заметить, что он учредил тут местное самоуправление (по принципу казачьего круга) и смертные приговоры утверждал только по согласию саратовцев. Местным атаманом был поставлен некто Григорий САВЕЛЬЕВ, а городская казна, оружие, продовольствие, имущество, как и положено по казацкому обычаю, были разделены между разинцами — это называлось «дуван дуванить». Впрочем, не следует забывать, что саратовцы встретили Разина хлебом и солью и сами открыли городские ворота.
Для сравнения: когда Разин потерпел поражение под Симбирском и, бросив доверившихся ему мужиков и оставив их на произвол разъяренных царских воевод, бросился вниз по Волге, в город его уже не пустили. Нечего баловать. Разуверились. Тогдашний левобережный Саратов вскоре сильно пострадал от карательных мер правительства: «Худ стал, острог весь развалился, а саратовским служилым людям малолюдство большое», — писал очевидец в июле 1692-го.
Однако память осталась: один утес Степана Разина, что близ села Белогорского в Красноармейском районе, чего стоит. Поверье говорит, что где-то тут зарыт и клад Степана, который откроется только тому, кто принесет сюда голову собственноручно убитого человека.
Свирепая легенда, жестокий век.
«Старик Державин их заметил…»
Нельзя сказать, что нравы сильно смягчились и век спустя, когда — снова в августе, только 1774-го — к Саратову подступило воинство «крестьянского царя» Емельяна ПУГАЧЁВА. Ему доводилось бывать в наших краях двумя годами раньше: в ноябре 1772-го он побывал у игумена Верхне-Успенского старообрядческого монастыря ФИЛАРЕТА. Здесь, по легенде, и была подана идея о том, чтобы Пугачёв выдал себя за «убиенного царя ПЕТРА III». Однако в каждом мифе есть солидная доля истины, так обстоит дело и с самозванством Пугачёва и роли в нем игумена Филарета: недаром позднее правительственная следственная комиссия признала его «первым наставником Пугачёва». Емельян Иванович оставил следы своего пребывания в Малыковке (ныне Вольск) и Мечетной слободе (ныне Пугачев), но самый жирный след от тяжелого сапога атамана на саратовской земле было оставлен, как и говорилось выше, в августе 1774-го.
Незадолго до этого, в июле, в Саратов прибыл Гавриил ДЕРЖАВИН. Тот самый, из «Евгения Онегина»: «…и в гроб сходя, благословил». С легкой руки Пушкина мы представляем Гавриила Романовича исключительно в одной ипостаси — степенным старцем, мэтром русской поэзии. Но в горячее лето пугачёвщины был он 31-летним подпоручиком лейб-гвардии Преображенского полка, человеком вспыльчивым и далеким от «патриаршего» флера: так, на совещании, созванном по вопросам обороны Саратова от пугачевцев, Г.Р. угрожал арестом тогдашнему коменданту города Ивану БОШНЯКУ и требовал вывести войска навстречу Пугачёву. Однако нашла коса на камень: саратовский комендант оказался не менее упрям, посланцу из Петербурга отказал, а гарнизон оставил в крепости.
Пятого августа Державину пришлось спасаться из Саратова бегством, а уже на следующий день Пугачёв с войском стоял в трех верстах от города. В Саратов он входить не стал, остановившись лагерем в Улешовской слободе (к слову, сейчас на этом месте располагается микрорайон областного центра, в котором живет автор этих строк). «Войско его состояло из трехсот яицких казаков и ста пятидесяти донских, приставших к нему накануне, и тысяч до десяти калмыков, башкирцев, ясачных татар, господских крестьян, холопьев и всякой сволочи. Тысяч до двух были кое-как вооружены, остальные шли с топорами, вилами и дубинами», — блестяще описывает это пестрое воинство Пушкин в «Истории Пугачёва».
Пугачёв оставался в прямой видимости саратовцев три дня: 7, 8 и 9 августа. За это время он без труда обновил разинский рекорд свирепости, казнив более ста дворян, чиновников и офицеров, разгромив тюрьму и всех тех, кто был не согласен с «указами самодержца Петра III». Впрочем, уже 11 августа в Саратов вошли царские войска, которые, в свою очередь, перекрыли пугачёвские стандарты жестокости: вся Соколовая гора была утыкана столбами, шестами и виселицами, на которых висели трупы казненных.
Так вышло, что на саратовской земле Пугачёв начал свой свирепый и блестящий путь «крестьянского царя», вдохновившись идеей о провозглашении себя особой царской крови — здесь же и покончил он свой разбойный бунт. «Боже мой, неужели уже пришла пора, неужели под душой так же падаешь, как под ношей…» — пронзительно написал в своей поэме «Пугачёв» другой великий русский классик, плененный величием и трагизмом этой фигуры. Итак, 5 сентября войско мятежников было окончательно разбито и рассеяно, а 8 сентября 1774 г. Пугачёв был пленен в саратовском Заволжье (близ села Малый Узень нынешнего Питерского МР) собственными людьми. Горячее лето пугачевщины остыло и закатилось.
…Гавриил Державин и в молодости был человек прозорливый. В письме к казанскому губернатору БРАНТУ от 4 июня того же года он указывает: «…надобно остановить беспрестанное взяточничество, которое почти совершенно истощает людей… Сколько я мог приметить, это лихоимство производит в жителях наиболее ропота, потому что всякий, кто имеет с ним малейшее дело, грабит их. <…> В Малыковке управляют люди, из коих большая половина — пьяницы, плуты, грабители и ворам потатчики». Заменяем «ворам потатчики» на «коррупционеры» — и пожалуйста.
Ну и как тут не вспомнить про чрезвычайную повторяемость русской истории, которую подметил еще КЛЮЧЕВСКИЙ, правда?
«Любит, любит кровушку русская земля»
На саратовской земле всегда бунтовали много и охотно. Можно вспомнить лето 1905 г., когда крестьянские выступления охватили 9 уездов из 10 входящих в губернию: горели разгромленные барские усадьбы, луга вытравливались скотом и вырубались леса… Можно вспомнить гражданскую и ЧАПАЕВА. Но в кровавом свете всего вышеизложенного вспоминается не прямой, справедливый и честный комбриг с незапятнанной репутацией (что для красного командира той поры, откровенно говоря, редкость невероятная), а Григорий КОТОВСКИЙ, откровенный бандит и уголовник, «воровская масть». Лихой вояка Котовский отметился у нас не единожды, но ярче всего он сделал это у деревни Бакуры (ныне Екатериновский район). В этот день кавалерийская бригада Котовского разгромила повстанцев знаменитого атамана АНТОНОВА, загнав их при помощи бронеотряда в подожженное село.
Такими эпизодами полнится наша история. И каждый раз, стоит лишь копнуть поглубже, понимаешь, что разнятся только людские резервы, задействованные в том или ином бунте, что разнится только степень искренности или степень циничности их лидеров. А кровь все так же хороводит и льется. И слова о справедливости, о воле, о возмездии — все те же. Не размыкается круг.
Антон Краснов
