Вы, Осип, Вы, Николай: юбиляры на полюсах истины
Почему январь и Крещение 2016-го — самое время задуматься о вечном.
Современное общество поляризовано донельзя: оценочные суждения политического, культурного, ментального толка разнятся с точностью до наоборот, мнения и предпочтения одних граждан встречаются в штыки гражданами с другой жизненной позицией. Конечно, это в нашей истории, мягко говоря, не впервые. Да что там — бывало и такое, что ещё недавно мирные, культурные, образованные люди зверели и призывали к слому всего и вся. А как гласит древняя китайская поговорка, «нет ничего хуже сбывшейся мечты»…
И надо же так тому случиться, что на текущий январь-2016 приходятся круглые юбилеи двух отечественных классиков. А классика всегда актуальна и современна — на примере двух этих людей легко проиллюстрировать разноголосицу в нашем обществе. Это Осип МАНДЕЛЬШТАМ, автор великой оратории во славу бытия, поэт большой и трагический — 125-летие; это Николай РУБЦОВ, поэт не такой грандиозный, но пронзительный и тонкий, поэт воистину народный — 80-летие. Эти юбилеи подкрались незаметно и на фоне обширных новогодних празднеств прошли негромко. «Глухо», как сказал бы Рубцов.
Известно, что Мандельштама традиционно возносит на щит либеральная интеллигенция, и в последнее время договорились до того, что «ватники», поддерживающие нынешнее государство и власть, не имеют никакого права на наследие Мандельштама, ибо он «умер из-за таких, как 86 процентов нынешнего населения России». Не отстают и поклонники пресловутых «духовных скреп», которые символизирует, в том числе, и Николай Рубцов. Как написал не так давно один представитель саратовского Рубцовского общества (есть и такое): «Рубцов — наш, а БРОДСКИЙ (Мандельштам, ПАСТЕРНАК etc, в принципе можно подставить любое «не наше» имя. — Авт.) — их».
Как поэты Осип Эмильевич и Николай Михайлович принципиально разные, в значительной степени органически чуждые друг другу. Один «поэт мира», устремлённый в Европу, а дальше вглубь, в античность, в толщу эпох; второй — отчётливый есенинец с классическим посылом «Россия, Русь! Храни себя, храни». Если говорить совсем уж грубо, рафинированное противостояние «западник» — «славянофил». Но вот какая штука: у этих двоих, таких разных — одно и то же обострённое чувство времени, у обоих трагическое мироощущение и предчувствие скорой гибели.
И сбылось.
Но обо всём по порядку.
«Большой Ося» и «младший Есенин»
Разительно отличаются даже география жизни, литературной деятельности и предпочтений О. Э. и Н. М. Мандельштам, как известно, родился на самой западной оконечности Российской империи, в Варшаве, царство Польское, а окончил свои дни на самом дальнем востоке государства — во Владивостокском пересыльном пункте Дальстроя. Биография Мандельштама изобилует всеми теми пунктами, которые позволяют особо упёртым носителям охранно-консервативной идеологии и тогда, и поныне причислять его к «врагам государства». Да вот судите сами: родился в Польше; иудей, позже перешедший в лютеранство; любимые поэты — французские декаденты ВЕРЛЕН и РЕМБО и отчасти российский БРЮСОВ; любимые места на карте — Финляндия и Армения; вершина и символ цивилизации, по убеждению Мандельштама, — Рим (первый, а вовсе не третий — Москва). Порой и сам Осип Эмильевич даёт повод для обвинений в русофобстве: читателей смущали рассуждения про «арбузную пустоту России» и «весёленькие домики с низкими душонками и трусливо поставленными окнами» в Замоскворечье. Однажды во время жаркой дискуссии оппонент Мандельштама, «новокрестьянский» поэт Сергей КЛЫЧКОВ, друг ЕСЕНИНА, бросил ему упрёк: «А всё-таки,
О. Э., мозги у вас еврейские». Мандельштам отреагировал немедленно: «Зато стихи у меня русские!» — «Вот это верно!» — воскликнул оппонент.
Мышление «большого Оси» (как именовал его впоследствии «Ося-младший», то есть Иосиф Бродский) действительно было парадоксальным: настоящая мысль — это «строгий перпендикуляр, восстановленный к традиционному русскому мышлению», строго говоря, отрыв от традиций, от «ига православия» и так далее. Всё это было написано 23-летним Мандельштамом в сопроводительной статье к собранию сочинений Петра ЧААДАЕВА, человека и философа, как известно, более чем оригинального, который «как чумы бежал этого бесформенного рая», то есть российской культурной, государственной и иных традиций. Издателем же выступил человек, серьёзно повлиявший на молодого О. Э., — это Михаил ГЕРШЕНЗОН, беспокойный философ и публицист, большой поклонник Владимира ПЕЧЕРИНА — одного из первых российских диссидентов и невозвращенцев, автора строк, под которыми подписались бы нынешние российские радикал-либералы: «Как сладостно — отчизну ненавидеть //И жадно ждать её уничиженья!». Гершензона, а с его подачи и молодого О. Э. влекла страсть к саморазрушению: не случайно и того и другого привлекали фигуры для российской истории роковые — декабристы, ОГАРЁВ, террористы из «Земли и воли»; сам же Мандельштам симпатизировал эсерам и их знаменитой боевой группе и даже собирался пойти в бомбисты.
…Бомба, заложенная в самом Осипе Мандельштаме, рано или поздно должна была сработать.
Долгое время О. Э. с его тонкими, точными, хрупко-фарфоровыми ранними стихами считали «поэтом для поэтов», существом фальшиво-элитарным, чей голос до народа никогда не дойдёт — вот это, поистине гениальное: «…О крылья бледные химеры// На грубом золоте песка// И паруса трилистник серый,// Распятый, как моя тоска!» — это вообще о чём? — сурово спросит массовый читатель...
Собственно, и в советское время так было: статус «народного» из современников Мандельштама имел разве что Сергей ЕСЕНИН — литератор, которого знали и могли процитировать, условно говоря, и профессор, и уборщица. Чуть позже «народный» поэтический контекст обогатился именем Николая Рубцова. Это поэт с довольно простой литературной оркестровкой, искренний, «есенинский». Домосед, вросший корнями в родную Вологодчину и русский Север и не рвущийся ни в какие Финляндии и Армении, не говоря уже о Римах и Гейдельбергах. Человек того типа, который очень любим в нашей стране из века в век и по той же внутренне-органической причине гоним — говорящий «из души в душу», то мятущийся, то философски спокойный и готовый ко всему худшему. Из разряда тех, кто «носит отчизну на подошвах сапог» — но при этом существо, нежизнеспособное в окружающей его среде. Существо, обладающее даром предсказывать собственную гибель как в трагическом ключе («Я умру в крещенские морозы// Я умру, когда трещат берёзы…»), так и в иронично-ерническом («Мне поставят памятник на селе// Буду я и каменный навеселе»).
Как известно, пророчество Рубцова оправдалось самым неприглядным образом: ровно 35 лет назад, 19 января 1971 г., он был задушен собственной сожительницей Людмилой ДЕРБИНОЙ.
Поэты на полюсах: любовь и смерть
Излюбленный приём тех, кто именует себя «прогрессивными людьми», — обвинить в гибели поэта государство, систему, режим, а также людей, которые оказались во власти режима и были им оболванены, зомбированы и так далее. В плену подобных суждений оказывались или до сих пор находятся трагические фигуры Мандельштама и Рубцова. Согласно таким представлениям, любой мало-мальски приличный поэт помещён в некий чёрный колодец истории, прикован к слезящимся стенам цепями предрассудков и содрогается от отвращения к обществу, к системе, а иной раз и к себе: «Мандельштам ненавидел империю», «Поэт — человек внутренне свободный, а сатрапам от власти это не по сердцу», «АХМАТОВУ убило государство», «Есенина уничтожило ОГПУ», ну и, понятно, «Рубцова сгубили мещанство и подлость системы».
О внутренней свободе спорить не приходится, это действительно так. Вот Мандельштам на вечере стихов в редакции «Литературной газеты» 10 ноября 1932-го: «Зрелище было величественное. Мандельштам, седобородый патриарх, шаманил в продолжение двух с половиной часов. Он прочёл все свои стихи в хронологическом порядке! Это были такие страшные заклинания, что многие испугались. Испугался даже Пастернак, пролепетавший: «Я завидую Вашей свободе. Для меня Вы новый ХЛЕБНИКОВ. И такой же чужой. Мне нужна несвобода». <…> Мандельштам отвечал с надменностью пленного царя», — вспоминает один из очевидцев.
Свобода и несвобода, конечно, понятия фундаментальные, но часто бывает так, что чувство внутренней свободы противоречит здравому смыслу. Вот биолог Борис КУЗИН, ближайший друг О. Э., вдохновивший его на новый виток творчества: «Дружба с Мандельштамом была тяжела мне. Но по единственной причине — страшно было видеть, как он, словно нарочно, рвался к своей гибели. Во всех других отношениях он был удивительно лёгок…»
Это так. Мандельштам сознательно нарывался. Как ЛЕРМОНТОВ сознательно провоцировал МАРТЫНОВА и в конце концов получил пулю, так Мандельштам бросался под колёса чудовищной государственной машины, и в конце концов она его раздавила. Посылал БУХАРИНУ, который в общем-то был его покровителем, экземпляр только что вышедшей (май 1928-го) из печати книги с милой дарственной надписью: «В этой книге всё протестует против того, что вы хотите сделать». Читал своё знаменитое — «Мы живём, под собою не чуя страны…» — всем встречным и поперечным и при этом предупреждал: «Смотрите — никому. Если дойдёт, меня могут… расстрелять!» Гордился! Тот же Пастернак назвал стихотворение о СТАЛИНЕ «не литературным фактом, а актом самоубийства».
Собственно, Пастернак был прав. Скажем, человек сознательно и невынужденно перебегает дорогу с плотным и опасным движением, уклоняется от одной машины, проскакивает прямо перед бампером второй… Третья его сносит. Но никому не придёт в голову кричать: «Его убила система ПДД!» Другие, что поосторожнее, ждут зелёного света… А вот он, Осип Мандельштам, идёт на красный. И по-другому не может.
…Не может ли? Ведь мог, вписывая себя в своё время, вполне по-маяковски слагать: «Я человек эпохи Москвошвея <…> Попробуйте меня от века оторвать,//Ручаюсь вам — себе свернёте шею!» Ведь мог, влюбившись в жену знаменитого артиста ЯХОНТОВА — Еликаниду ПОПОВУ — писать ей, убеждённой сталинистке, любовные стихи, в которые вкраплены попытки понять и переосмыслить фигуру вождя: «Слава моя чернобровая,//Бровью вяжи меня вязкою,// К жизни и смерти готовая,// Произносящая ласково// Сталина имя громовое//С клятвенной нежностью, с ласкою» и т. д.
А между тем рядом с ним всегда была преданная Надежда МАНДЕЛЬШТАМ, с огорчением читавшая стихи О. Э., адресованные влюбчивым поэтом другим женщинам. Оставшаяся верной ему и в жизни, и в смерти, и в горько-триумфальном посмертии. Как известно, Надежда ХАЗИНА — наша землячка: она родилась в Саратове 30 октября 1899 г. в семье присяжного поверенного, ещё в детстве переехала в Киев, где в 1919-м и познакомилась с будущим мужем. Это произошло в заведении с замечательным названием ХЛАМ («Художники, литераторы, артисты, музыканты»). Отныне и навсегда она и Мандельштам вместе, даже после рокового декабря 1938 г., ставшего последним в жизни поэта. Её вклад в реабилитацию наследия О. Э. огромен: её сочинения, известные на том же Западе более, чем творчество самого Мандельштама, названы «судным днём на земле для её века и для литературы её века» — это «Ося-младший», Бродский.
P.S. Интересная игра цифр: Мандельштам родился 3 (15) января по старому стилю, Рубцов — 3 января по стилю новому. Ирония времени, течение которого так тонко чувствовали классики; информационный повод задуматься, отчего творчество столь разных поэтов звучит необычайно актуально и в наш, XXI, совсем другой, но всё тот же неласковый «век-волкодав».
«…И столетья окружают меня огнём».
Автор: Антон Краснов
