Дмитрий Каракозов: первый бес
150 лет назад выстрел выходца из Саратовской губернии открыл эру революционного террора.
Политические убеждения и в целом взгляды на жизнь у этого человека были нетвёрдыми и сумбурными, как походка слабовидящего человека вдоль стены в затемнённом коридоре. Внешность далека от романтического образа юноши-террориста «с нимбом вокруг головы», созданного в преддверии первой русской революции 1905-1907 гг.: у него было тяжёлое лошадиное лицо, низкий голос, мутный взгляд, спутанные бесцветные волосы. Он не сделал в своей жизни ничего по-настоящему достойного для того, чтобы войти в историю, — и всё-таки он не просто вошёл в неё, а стал неким водораздельным символом: до — и после себя. Именно Дмитрий КАРАКОЗОВ, выходец из мелкопоместных дворян Саратовской губернии, 4 апреля 1866 г. неудачно покушался на жизнь императора Александра II, за что и был казнён 15 сентября того же года — ровно полтора столетия тому назад.
Выстрел и смерть Каракозова стали теми событиями, что качнули, а потом по цепной реакции и запустили на полную маховик русского революционного террора. При задержании неудачливого террориста в его кармане нашли прокламацию под названием «Друзьям-рабочим!», в которой были и такие слова: «…и вот я решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ. <…> А не удастся, так всё же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути. Мне не удалось — им удастся. Для них смерть моя будет примером и вдохновит их…» И вот эти слова попали в цель вернее любой пули, любой бомбы. Вслед за Каракозовым и его сообщниками по в общем-то весьма безобидной заговорщицкой организации Николая ИШУТИНА пришли люди куда более серьёзные, более циничные и расчётливые, прекрасно осознающие, на что идут и что творят. Пришёл Сергей НЕЧАЕВ с его чудовищным «Катехизисом революционера», человек, который вдохновил ДОСТОЕВСКОГО на написание провидческих «Бесов». Пришли «демоны революции»: ГЕРШУНИ, АЗЕФ и Борис САВИНКОВ, который затем поставит эпиграфом к своей автобиографической книге цитату из Апокалипсиса: «И вот конь бледный и на нём всадник, которому имя Смерть; и ад следовал за ним».
…Но первым бесом — пусть невзрачным и серым, пусть унылым, как небо над осенним Петербургом, — был всё-таки Каракозов.
Прецедентное право. На убийство царя…
Убийства глав государств и тем паче покушения на их жизнь — явление нередкое в отечественной и мировой истории: вот добрейший король Генрих IV, получивший в мае 1610-го три удара кинжалом на парижской улочке, не дал бы слукавить. Другое дело, что в России до 1866 г. сохранялось убеждение (пусть в чём-то и иллюзорное), что на жизнь монарха может посягать кто угодно — группа аристократов-заговорщиков, алчная родня, взбунтовавшаяся ли гвардия — но только не представитель «его народа», не выходец из глубин народной жизни. Современники утверждали, что Александр II не мог поверить в то, что в него стрелял «крестьянин Алексей Петров» (так поначалу представился Каракозов), и испытал серьёзное облегчение, узнав, что неудачливый убийца — человек, так сказать, благородного происхождения, из дворян Саратовской губернии.
Сакральная связка «царь — народ» была особо лелеема машиной государственной пропаганды. Сквозь века прошла легенда о костромском крестьянине Иване СУСАНИНЕ, отдавшем жизнь за царя в 1613-м. Несмотря ни на что, сохраняли веру в «царя-батюшку» крестьяне, перебежавшие к бунтовщикам в пору разинского восстания, партизаны, колотившие «дубиной народного гнева» наполеоновских интервентов, крепостные, получившие в 1861-м долгожданный «манифест о воле». А вот что, к примеру, писал посол Франции граф Шарль де МОРНИ своему сводному брату, императору
Наполеону III, в дни коронации Александра II (в 1856-м): «…Здесь почти не видно присутствия полиции. <…> Император может свободно и без всякого сопровождения утром или вечером выйти из дворца и отправиться на прогулку — пешком, верхом или в коляске, посреди уличной толпы. Видя такое, поневоле начнёшь размышлять о том, какими могут быть отношения между правителями и народами». В просвещённой Франции монархи такой близости к народу себе позволить давно уже не могли…
Выстрел Дмитрия Каракозова, человека, поначалу принятого за простолюдина, разрушил это положение дел — и даже всякую иллюзию его. Был создан прецедент. На монарха отныне можно поднять руку. А потом — и модно.
Однако государственная пропаганда попыталась сразу же после покушения отыграть назад покалеченный «миф о Сусанине», то есть постулат о том, что народ ни при каких обстоятельствах, никогда, никоим образом не посягнёт на жизнь государя. («Не прикасайся к Помазаннику Моему», — гласила надпись в часовне св. Александра Невского, построенной на месте покушения Каракозова на императора; в 30-е годы XX в. часовня была снесена.) Поясним.
Через несколько часов после выстрела у решётки Летнего сада начала гулять по Петербургу весть: пуля пролетела выше головы императора только потому, что некий крестьянин Осип КОМИССАРОВ (!) «отвёл руку злодея». Слухам способствовал и сам Комиссаров, рассказавший о происшествии своей жене, но та не поверила, списав слова мужа на злоупотребление горячительными напитками. Однако поверить пришлось: Осипа вызвали в царский дворец и возвели в дворянское звание под фамилией КОМИССАРОВ-КОСТРОМСКОЙ: по удивительному стечению обстоятельств, спаситель царя, как и Сусанин, был родом из Костромской губернии... Господина Костромского полгода таскали по балам и раутам, богато одаривали и заваливали деньгами, его жена ходила по дорогим столичным магазинам и скромно представлялась: «Я — жена спасителя». В итоге Осип Иванович не выдержал испытания фанфарами, благополучно спился и умер от белой горячки.
«Белая горячка раболепия»
Тот же диагноз, но совершенно в иной плоскости, был поставлен и другим представителям дворянства Саратовской губернии сразу же после выстрела Каракозова. Но обо всём по порядку.
Дмитрий Каракозов родился 4 ноября (23 октября) 1840 г. в селе Жмакино Сердобского уезда. Некоторое время он учился в Саратовской мужской гимназии, где в ту пору преподавал ЧЕРНЫШЕВСКИЙ; затем был переведён в Пензенский дворянский институт (по сути — такую же гимназию для мальчиков), где на тот момент в штате состоял Илья УЛЬЯНОВ, отец ЛЕНИНА. Вместе с Дмитрием в Пензе учился и его двоюродный брат Николай ИШУТИН: позже, уже в пору обучения в Московском университете, он создал организацию «Организация» и при ней — кружок избранных под названием «Ад». Ничего инфернального, впрочем, тут нет: «Адом» именовался подвал весьма популярного у пёстрой публики (криминальных элементов, богемы низшего разбора
и т. д.) трактира «Крым» на Трубной площади Москвы. Сидели там и саратовские горе-заговорщики.
Начиналось с ерунды: богатый на выдумку Ишутин обозвал своих сотоварищей «мортусами» (в средние века так именовали уборщиков трупов людей, скончавшихся от чумы и холеры), щедро выдавал неосуществимые идеи типа взрыва Петропавловской крепости и «отворения всех острогов». Но затем московская группа Ишутина установила прочные связи с товарищами на местах — в Саратове, Нижнем, Калуге, Петербурге и, наконец, с участниками польского восстания 1963 г., в числе которых был Ярослав ДОМБРОВСКИЙ — будущий знаменитый участник Парижской коммуны. Впрочем, долгое время ишутинцы ограничивались пропагандой: «разрушить начала общественной нравственности, колебать основы религии, путём революции ниспровергать существующий порядок в государстве», и прочая, и прочая. Ближе к 1866-му Николай Ишутин решил, что это долгая волынка, и стал пропагандировать более решительные меры: «систематические (!) цареубийства». А рядом за трактирным столом в «Аду» сидел его кузен, сумрачный Каракозов, и слушал. И слушал…
Современники рисуют его как человека странного. Неудачливого — ни в учёбе, ни в карьере, ни в отношениях с противоположным полом ему решительно не везло. Кто-то сомневался даже в его душевном здоровье. Дмитрий не понимал шуток, был угрюм и зажат. Весь его вид выдавал в нём человека, угнетённого нуждой и постоянной переменой мест: ни на одном он долго не закреплялся. Не удержался он и в Москве: выслушал очередной пламенный монолог брата о цареубийстве, купил пистолет и поехал убивать Александра Второго.
…Узнав об этом, Николай Ишутин испугался и послал на перехват двоюродного брата двоих своих «мортусов». Не успели. Выстрел уже прозвучал. Маховик террора и ненависти был запущен. «Чтобы согреть Россию, они готовы сжечь её», — скажет потом один приятель детства и юности Ишутина и Каракозова. В своё время Ишутин сказал про него не без презрения: «Васенька у нас будет учёным!» — то есть абсолютно бесполезным для революционной работы человеком. Так и вышло: Василий КЛЮЧЕВСКИЙ стал великим учёным и сделал много для того, чтобы мы могли разобраться в самых роковых событиях отечественной истории…
Реакция императора Александра на покушение была беспощадна: «Я дал им свободу, а в меня за это пулей? При отце пикнуть не смели!» И вернул к власти людей из когорты Николая I, людей из сурового прошлого, на которых россияне тех лет смотрели как на воскресшие мумии — ровно как мы сейчас посмотрели бы на восставшего из пепла Николая ЕЖОВА во главе ведомства внутренних дел. «Петербург погибал… Какие страшные люди восстали из могил… Всё припоминалось, вымещалось и отмщалось», — напишет о тех перемещениях во власти САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН.
«Страшные люди» — это граф Михаил МУРАВЬЁВ по прозвищу «Муравьёв-вешатель», возглавивший следственную комиссию по делу Каракозова; это Фёдор ТРЕПОВ, известный ретроград, в которого через семь лет выстрелит Вера ЗАСУЛИЧ — и будет оправдана присяжными; это обер-прокурор Святейшего Синода Дмитрий ТОЛСТОЙ, занявший пост министра просвещения и быстро прозванный «проклятием русской школы».
Разворот реформ в реакцию немедля имел эффект: в обществе чем дальше, тем вернее устанавливается атмосфера нетерпимости и подозрительности… Даже люди здравомыслящие, граждане, которые ратовали за прогресс при сохранении стабильности в стране, были раздражены новой политикой властей. Что уж говорить о радикальных либералах? Так, ГЕРЦЕН в «Колоколе» пишет о «белой горячке раболепия» и «диком тупоумии» российского общества, а конкретно — о поведении саратовского дворянства и чиновничества, из среды которого стали поступать верноподданнические предложения «изгнать всю семью Каракозовых из наших местностей»…
Выстрел в Петербурге произвёл страшный переполох в Саратове. В рекордные по тем временам сроки семейство Каракозовых было лишено дворянства и поспешило переменить фамилию на ВЛАДИМИРОВЫ.
Последние штрихи к портрету
15 (3) сентября Дмитрий Каракозов был доставлен из Петропавловской крепости на Смоленское поле, что на Васильевском острове. Вот что пишет 22-летний тогда Илья РЕПИН, бывший очевидцем казни и сделавший рисунок осуждённого с натуры: «Он истово, по-русски, не торопясь, поклонился на все четыре стороны всему народу. Этот поклон сразу перевернул всё это многоголовое поле, оно стало родным и близким этому чуждому, странному существу, на которого сбежалась смотреть толпа, как на чудо…» Вот так, несколькими мазками — даже словесными — великий художник показывает главный нерв ситуации: Каракозов чувствует единение с тем самым народом, который века не мог поднять руку на царя, и ему — сочувствуют. Его — жалеют. Пусть над ним не горит звезда мученичества, как над казнёнными сорок лет назад декабристами, или нимб рукотворного геройства, как несколько десятилетий спустя над «бомбистами» боевой организации эсеров — но его гиблое дело не заглохло…
Отзвуки его выстрела вплелись во взрывы боевой организации эсеров. Кто-то слышал их даже в выстреле «Авроры». Кто-то особо упёртый, не желающий воспринимать кровавых уроков истории, хочет услышать их и сейчас.
«Вся свобода будет тогда, когда будет всё равно, жить или не жить».
Автор: Антон Краснов
